Война… Она не щадит никого: ни мужчин, ни женщин, ни детей, ни стариков.…Это как огромная мясорубка, из которой чудом целыми и невредимыми выходят лишь немногие. В те страшные дни стремились отдать свой долг Родине не только мужчины, но и женщины. Они не только были отчаянными труженицами тыла, но и участвовали в боевых действиях наравне с мужчинами. У войны неженское лицо? Да, наверное. Но женщины и девушки вставали на защиту Родины. Они рисковали своей жизнью, порой совершая невозможное. И хотя я сама не видела этого, не слышала стоны раненых солдат, не боролась с холодом и голодом, не шла в атаку с криками «Ур-аа!», не была участником событий Великой Отечественной войны, но знаю о ней по рассказам ветерана войны Анны Николаевны Цаповой.
Война началась
Все свое детство я провела в родном провинциальном городке. Изумительная природа вокруг: горы, хвойный лес, речка – все это было богатством, притягивающим в наш край множество людей, которые восхищались красотой наших окрестностей. До сих пор я люблю свою малую родину, имя которой Юрюзань. В семье из шестерых человек прошло мое детство. Мне шел восемнадцатый год, когда я уехала из своего родного городка в Златоуст. Там работала воспитателем детского садика и училась в техникуме по этой же специальности. Конечно, я не забывала о Юрюзани и своей семье, иногда возвращалась в отчий дом.
— Здравствуй, мой городок, — радостно пронеслось в мыслях, когда моя нога снова вступила на родную землю. – Здравствуй!
Мама появилась на пороге дома, и, увидев меня, радостно махнула рукой. Я направилась к дому. Мой поезд прибыл ночью, поэтому беседы мы оставили до утра.
На следующий день собрались за столом всей семьей. Я любила такие моменты, потому что чувствовала себя в окружении близких людей защищенной и оберегаемой. Через некоторое время к нам в домик ворвалась испуганная соседка. В комнате повисло короткое молчание. Я почувствовала, что произошло что-то серьезное.
— Война началась. Война.., – выдохнула соседка, вытирая слезы платком. – По радио сообщили, что сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну.
Минуту она еще стояла в доме, всматриваясь в наши большие от шока глаза, а потом всхлипнула и вышла, оставив нас наедине со своими мыслями. У матери из рук выпала тарелка. Она приземлилась на подставленный братом стул и закрыла лицо руками. Я чувствовала, как по моим жилам растекается едкое, как кислота, чувство страха.
— Что же будет с нами? Как мы будем жить? Что делать дальше? - мысли нескончаемой чередой вертелись у меня в голове, и, наконец, я, нарушив молчание, спросила: «Мама, наверное, и нас будут забирать на фронт?».
Встревоженная мама оторвала руки от лица и едва слышно произнесла:
— Пожалуйста, не ходи туда, прошу тебя.
Я отвернулась, понимая, что практически каждая мать говорит сейчас такие слова своему ребенку. А что же будет с нашей Родиной, если никто так не осмелится встать на ее защиту?
— Нет, мам…, — немного поразмыслив, ответила я. – Я нужна своей стране именно в эти страшные мгновения, как и многие миллионы тех, кто услышал эту страшную весть.
Вскоре мужчин-юрюзанцев стали призывать на фронт. Война забирала из каждой семьи кормильцев – отцов и сыновей. Станция Вязовая в такие моменты превращалась огромную толпу расстающихся, может быть даже навсегда, людей. Везде были слышны крики, всхлипывания, многие ревели в полный голос. Очень многие из них видели друг друга в последний раз.
Оставшись без поддержки сильного пола, женщины упорно трудились, чтобы не умереть от голода. Практически у каждой из них было свое хозяйство. Да, люди продолжали жить. Но эти будни покрылись серой пылью, как будто бы все заросло плотной паутиной.
Хочу на фронт
Шла война. Русские воины терпели поражение за поражением. С каждым днем ситуация ухудшалась. Гитлеровские войска, оккупировавшие не один город, все ближе и ближе подступали к Москве. Вскоре в провинциальные уральские города стали приезжать е эшелоны с людьми. Им посчастливилось уехать из тех мест, которые были уже заняты врагом или стерты с лица земли.
В 1942 году Сталин обратился к девушкам-комсомолкам о добровольной мобилизации в армию. Мысль, что я могу помочь нашим солдатам на фронте, не давала мне покоя.
В тот день в горкоме комсомола собралось очень много девушек. Каждая из них была настроена решительно: на фронт, пора вставать на защиту Родины.
Я вошла в кабинет и увидела двух мужчин в военной форме, сидящих за столом. Один из мужчин строго посмотрел на меня и спросил:
— Ты действительно хочешь пойти на фронт?
Его леденящие глаза будто смотрели мне в душу, у меня внутри все съежилось от страха, и я тихо ответила:
— Если нужно, то пойду…
— Хочешь ли ты на фронт? – повторил вопрос второй военный.
Почему-то в этот момент я почувствовала себя гораздо смелее.
— Да, хочу, – уверенно сказала я.
— Хорошо. Вы записаны в список добровольцев для отправки на фронт, – оба мужчины зашелестели бумажками, стали что-то в них записывать, а я, с задумчивым выражением лица выпорхнула из кабинета. Это был первый шаг к той жизни.
На станции стоял страшный рев: на войну впервые отправляли девушек. Меня в этот день провожали хозяйка, у которой я снимала квартиру в Златоусте и несколько сотрудниц нашего детского сада, которые не скрывали эмоций и плакали в полный голос. А я понимала, что мне нельзя плакать при них. Просто нельзя. Распрощавшись со всеми, залезла в свой вагон, и, уткнувшись в пыльное сиденье, разрыдалась. Я боялась того, что вижу всех в последний раз. Боялась, что никогда больше не смогу увидеть любимые уральские горы, опустить босые ноги в быструю реку… Я никогда не пожалела о своем выборе.
Девичий батальон
Целый эшелон телячьих вагонов шел в сторону Москвы. Над поездом начали летать самолеты. Вдруг раздался грохот, и стены вагона задрожали. Дикий свист, шум падающих снарядов и пыль, которая застилала всё вокруг….Мы поняли, что началась бомбежка. Поезд остановился, все в панике начали прыгать из вагонов вниз по насыпи. Я помню покореженные рельсы и вагон, который с них сошел.
Когда самолеты улетели, мы продолжили свой путь. Высадили нас возле села Бологое Ленинградской области и повели через лес в бараки, в которых нам предстояло жить. Там выдали наше первое обмундирование, в котором не обнаружилось ни одной женской вещи. Брюки галифе, американские ботинки на толстой подошве, обмотки и пилотка – все было большим и мужским. Даже нижнее белье... Во всем этом мы были похожи на больших огородных пугал. Мы не унывали и держались мы все вместе.
Из нас образовали 98-й девичий добровольно-комсомольский батальон воздушного наблюдения оповещения связи. Месяц нас обучали пользоваться винтовкой и автоматом. А так как вся наша служба была связана с системой ПВО, больше всего мы учились отличать немецкие самолеты. Это было довольно сложно, ведь их было много и не по одному виду. Бомбардировщики, разведчики, штурмовики и пассажирские самолеты были объектами нашего изучения.
После учебы нас распределили по дислокациям, где должна проходить наша дальнейшая служба. Меня из Бологого сначала отправили на курсы начальника поста или командира отделения, а потом – на пост, где мне предстояло работать. Не буду кривить душой, говоря, что нам было не страшно. Нам было страшно всегда. Но каждая из нас держала все это у себя внутри, не позволяя эмоциям вырваться наружу. И только тихими фронтовыми ночами мы могли слышать всхлипывания. Жесткая подушка хранила наши страхи: она не могла никому рассказать.
Трудно было всем
Трудно было не одним нам. Проходя мимо еще не тронутых немцами деревень, мы видели тяжелую жизнь сельских жителей. В каждой семье осталось по 6-7 детей, все они голодали. Летом в пищу шли цветы – барашки, медуница, дикарка, кислятка. Все скалы и горы были проверены ребятами в поисках дикого чеснока. Многие из тех детей даже не помнили вкуса хлеба. Как же им хотелось есть!
Во время войны дети работали наравне со взрослыми. Они растили скот, сеяли и убирали хлеб для фронта. Те, кто поменьше – готовили корм свиньям. Маленькие, полураздетые, голодные таскали ведрами помои. А матери, со слезами на глазах уходили поглубже в дом, чтобы дети не замечали всю ту боль, которую принесла им война. Ведь практически не было той семьи, в которую не приходили бы похоронки на отцов и сыновей. Каждое такое письмо оплакивали всем селом. И даже когда пришла долгожданная Победа, эти женщины еще раз испытали тупую боль безысходности, обиды и горя.
Мы жили одним днем, одним часом, одной минутой. А в это время проходила наша молодость, нам всем очень хотелось жить. Жить ради свободы, ради Победы.
В конце 1942 года - начале 1943 года нам наконец-то привезли женское обмундирование. Очень красиво сшитые зеленые платья, сапоги по размерам, береты, белье и различные гигиенические принадлежности, которых мы ни разу не видели за все сроки нашей службы. Это было великим праздником. В новой форме мы были настолько красивыми, что нашей радости не было конца. Ведь всем хотелось быть немножко счастливее, пользоваться уважением и вниманием со стороны сильного пола. Этот момент остался моим самым счастливым воспоминанием о войне.
Дорога к месту боевых действий
Вскоре 11 девочек из нашей роты решили переправить на машине в другое место. То, что мы видели за время нашего пути, я не забуду никогда. Мы ехали за наступающими войсками, а за нами летели наши самолеты. Чудеса в то время совершал штурмовик ИЛ-12. Спускаясь почти до самой земли, он уничтожал остатки немецких войск, которые при отступлении старались еще прихватить и награбленное. Нашим глазам представилась страшная картина: огромное месиво из машин, людей, самолетов, коней и различной техники. С огромным трудом мы все ближе и ближе подъезжали к месту дислокации.
Нас довезли до определенного места и высадили. Свой путь дальше мы продолжали пешком. Стояла невыносимая жара и главной мечтой была капелька воды. И вот мы дошли до моста через речку Вулянку. Приказ командира в этот момент звучал как приговор – к воде не прикасаться. Но мы чуть не умирали от жары и жажды, и поэтому, нарушив запрет, спустились к берегу. Мое сердце задрожало и как будто ухнуло куда-то вниз: берег реки был полностью завален трупами. Искалеченные и изуродованные тела были следами недавнего боя. Но наша жажда была сильнее страха. Разгребая руками трупы, мы получили доступ к заветной воде. С тех пор я перестала бояться мертвых. Бояться все же нужно живых.
Нас направили в сторону Витебска. Там шли отчаянные и жестокие бои. Приходилось идти и дорогой, и окопами, ползти по узким траншеям. Когда мы подошли к Витебску, то увидели жуткую картину. То, что предстало перед нашими глазами, было совсем не похоже на город. Разрушенные, покореженные здания, пыль и остатки стекол, серовато-бурое небо – вот они, страшные последствия минувшего сражения. Уцелевшие помещения служили госпиталями. В них мест катастрофически не хватало, поэтому раненых солдат располагали прямо на земле.
Молодые парни, искалеченные пулями и снарядами, с выражением мольбы на лице звали на помощь. Им всем очень хотелось жить. Ведь было страшно расставаться со своей жизнью всего лишь в двадцать лет, когда ты еще многое не сделал на этой земле. Эти парни хотели жить, но очень мало, кто из них получил такую возможность. Многие из них не дожили до того момента, когда наша Родина полностью освободилась от фашистов, они не создали свои семьи и не услышали первый плач своего родившегося ребенка. Их судьбы изуродовала война.
Первая встреча с врагом
Когда мы добрались до места назначения, столкнулись с трудностями. Деревня, возле которой мы расположились, была не разгромлена, не разрушена, а сохранена полностью. Но проблема заключалась в том, что никто из местных жителей не хотел пускать нас к себе домой. Поэтому нам пришлось строить себе землянку.
Работы было невпроворот. А тут еще появились немецкие группировки, которым нужно было прорваться на Запад. Нам пришлось вступить в бой с одной из них. Нас было всего лишь одиннадцать девчонок, а их в два, в три раза больше. Мы целый день преследовали эту группу, и, в конце концов, удалось вывести их на дорогу, где их окружила разведгруппа наших войск. Начался допрос. Немцы молчали, их били прикладами по лицу. В такие моменты мы отворачивались и закрывали глаза. Удалось выяснить, что фашистов была целая рота, 125 человек: они разделились на группы для перехода. После этого допроса немцев стали обыскивать и отбирать все, что можно. А так, как эти пленные — наша заслуга, все немецкие «трофеи» стали предлагать нам. Но мы отказались.
Так как немцев нельзя было просто так оставлять на дороге, было принято решение направить их в пункт сдачи пленных. Вести 26 взрослых мужчин пять километров до места назначения пришлось мне и моей подруге. И мы, дрожавшие от страха как осинки, все-таки довели и сдали их. Мужчины, увидев такую картину, сильно удивились, ведь даже не каждый из них мог совершить это.
— Девочки… Как? Как же вы их вели? Как вы справились? – со всех сторон посыпались на нас вопросы. А мы, смущенно улыбаясь, пожимали плечами. Как? Этот вопрос до сих пор остается и для нас загадкой.
Я обгорела
Спустя некоторое время после этого случая, мы сидели в землянке и отдыхали. Позвонила девушка, стоявшая в этот момент на посту. Она попросила подменить ее. Я поднялась на вышку, вскоре почувствовала запах дыма, пригляделась и увидела пламя. «Вышка загорелась, — мелькнула мысль. — Нужно спасать ценное оборудование». Пока я выбрасывала аппаратуру и оружие, вокруг меня уже вертелось рыжее пламя.
Все внизу кричали, чтобы я прыгала. Выбирать между прыжком или сгоранием заживо уже было некогда. Я скатилась по горящей крыше вниз на противоположную часть дома и упала в огород. У меня хватило сил, чтобы встать. Я была вся черная, с рук ошметками вместе с огородной землей отваливалась обгоревшая кожа. Я себя не видела, только чувствовала очень сильную боль.
Сразу нашли лошадь, которая домчала меня до ближайшего санитарного батальона. Меня положили на стол и кое-как обработали: обрезали обгоревшие ткани, остригли волосы с правой стороны, а с левой состригать было нечего – все сгорело. На черном, обожженном лице целыми остались только глаза. Видимо, я закрыла их, когда меня поглотило пламя. Бровей и ресниц тоже не было. Ожог составлял 75% от всего тела. Особенно пострадала левая часть – там были ожоги первой степени.
После обработки меня стали бинтовать. Я отталкивала всех, и кричала, что ожоги нельзя бинтовать, я это знала по курсам медсестер. И оказалась права. Мне стало только хуже. Лечили марганцовыми ваннами, в которых я подолгу отмокала, а потом меня снова обрабатывали. Лежала я на подвесках и резиновых кругах.
Ко всему этому добавилась дизентерия – кровяной понос, страшные боли в животе и высокая температура. Мне стали давать пить только сахарную воду, но от этого мне стало только хуже. И вот однажды в мою палату вошла совершенно незнакомая женщина. Я была рада ее приходу, ведь лежала я в палате совершенно одна, и мне было одиноко. Моя кровать стояла у окна, вокруг нее были дуги, с натянутыми поверх простынями. Оставили мне только маленькое окошечко, чтобы я могла хоть что-то видеть вокруг себя. Женщина спросила:
— Чем же я могу тебе помочь?
— У меня дизентерия, - сказала я чуть охрипшим голосом, - а так хочется чего-нибудь острого….
Она развернулась и вышла из палаты. Через некоторое время принесла квасу и соленых огурцов на березовой золе в баночке, которые стала по кусочку складывать мне в рот. Странно, но после этого стали прекращаться боли в животе, вскоре я полностью вылечилась от дизентерии. Наверное, эту женщину послал мне Бог, ведь в то время никаких медикаментов кроме марганцовки и бинтов не было. А бинты использовались не один раз. После применения их стирали, и с помощью них пытались спасти жизнь другим раненым солдатам.
В моменты полного отчаяние, когда мне хотелось умереть, а не терпеть такие адские боли, я понимала, что никто не сможет мне помочь, кроме меня самой. Я рассчитывала только на себя и верила в помощь Бога, который на самом деле помогал. Очень даже помогал.
Но самое страшное наступило позже – началось заражение левой руки и ноги. Они стали похожи на толстые неуправляемые бревна. Хирург предложил ампутацию.
— Анечка, сейчас открываются инвалидные дома. Там за вами ухаживать, – уговаривал врач.
— Нет!!! Лучше я умру! – из последних сил кричала я.
Я хочу жить!
Неделю я пролежала без сознания. Все уже не надеялись меня спасти и ожидали смерти. Медсестры рассказывали, что когда я ненадолго просыпалась, то говорила всего два слова: «Я хочу жить!».
Эти важные слова помогли мне. Когда я очнулась, доктор осмотрел меня и предложил еще один вариант. Все зависело от того, выдержу ли я. Мне предстояла операция без наркоза: обезболивающих средств на тот момент для меня не было.
Я лежала в операционной на столе, а хирург скальпелем обрезал гноившуюся ткань, прижигал остатки не тронутой гангреной кожу. Боль застилала мне глаза мутной пленкой, из глаз ручьями лились слезы, и я страшно кричала. Врач, видя все мои муки, говорил: «Кричи! Плачь!» Он ненадолго прерывался, а потом снова продолжал свою работу. Доктор колдовал надо мной с утра до вечера, приходил даже ночью. Ему тоже очень хотелось, чтобы я продолжала жить.
Мне очень помогали девушки из нашей части. Они регулярно присылали рыбий жир, которым питалось мое тело. Меня обматывали простыней, пропитанную рыбьим жиром, а на лицо клали тампоны с этим единственным для меня лекарством. Мой врач на протяжении всего лечения очень поддерживал меня.
— Знаешь, Анечка, а я сегодня ночью тебе новое лекарство сделал! – с улыбкой говорил он, продолжая вселять в меня надежду. От этих слов на душе становилось легче.
И питание для меня было специальное. Однажды в дверях моей палаты появился большущий, сильный, широкоплечий повар в белом колпаке.
— Хочу посмотреть, кому я готовлю отдельную пищу, – пробасил он и заглянул в окошечко моего «ложа».
А там, на резиновых кругах лежала обгоревшая чурка, обтянутая коричневой от рыбьего жира простыней. Ноги висели на подвесках. Ни волос на голове, ни бровей, ни ресниц….Только глаза, мокрые от слез. Как увидел он все это, махнул рукой и больше в моей палате не появлялся.
Вскоре с лица начала сходить короста. Вместо нее стали появляться красные, синие, желтые пятна. Медсестра Леля решила меня порадовать и принесла зеркало, чтобы я полюбовалась на успехи моего врача. Когда я впервые увидела себя в зеркале, то потеряла сознание. Когда очнулась, то увидела доктора, сидящего на краю моей кровати.
— Зачем мне дальше жить? Кому я такая буду нужна? – кричала я сквозь слезы. Я очень испугалась, увидев себя в отражении. Я совсем не была похожа на ту Аню, которою я привыкла видеть. Я была очень страшной: лысая, разноцветные пятна на лице делали меня похожей на саламандру.
— Ты нужна, прежде всего, самой себе. Мы будем бороться за тебя, чего бы нам это не стоило, - тихо и спокойно сказал доктор.
Эти слова, подарили мне надежду. Я запомнила их на всю жизнь.
Вскоре ожоги стали зарубцовываться. Мне уже стали давать ложку, и я ела самостоятельно. И вот однажды врач решил провести испытания – спустил мои ноги на землю. Правая выдержала эксперимент, а левая – нет. Не выдержали кровеносные сосуды прилива крови и лопнули. Кровь хлынула на поверхность кожи и мышц. Я очень испугалась, а врач успокоил меня и сказал, что когда сосуды окрепнут, я смогу ходить. Через месяц он повторил этот эксперимент. Выдержали обе ноги. После этого я заново училась ходить. Атрофированные из-за длительного бездействия мышцы не желали слушаться, но с помощью врача я вновь встала на ноги.
Возвращение
Вскоре приехали из роты, привезли мне новое обмундирование, и сказали, что забирают меня с собой. Провожать меня на крыльцо вышли все ходившие на тот момент больные. Я стояла в бинтах на полусогнутых ногах, а по моим глазам ручьем текли слезы. Подошел доктор.
— Спасибо большое, Кирилл Петрович! – улыбнулась я сквозь слезы.
— Да не за что, Анечка! Живи сто лет!
Когда я вернулась в роту, за мной продолжали ухаживать. Очень долго отмывали в местной бане от рыбьего жира. Моя левая рука разгибалась только на семьдесят пять градусов, на голове еще приходилось носить марлевую повязку. Позже потихоньку начали расти волосы. Я смогла одеть шапку-ушанку. Она прикрыла ерш, который был у меня на голове.
Пришла весна. Девушки из нашей роты давно уж сменили шапки на пилотки и косынки, а я не могла. Подруги несколько раз прятали от меня шапку-ушанку, я пряталась под простыней с головой и ждала, когда ее отдадут обратно. В конце концов, командир отвел меня к девушке-парикмахеру. Волосы у меня были еще маленькие, но он попросил сделать прическу. Очень долго возилась со мной парикмахер, но от нее я с прекрасной завивкой. Возвращалась в роту я уже ночью, но там никто не спал. Все ждали моего прихода. Встретили меня как героя, как будто бы я всем принесла огромную радость.
Вскоре мы узнали об окончании войны. Все стали выбегать на улицу и стрелять в воздух. У меня опять были слезы на глазах. Только теперь уже от радости…
Я сошла с поезда на станции Вязовая. Добралась до дома. Там меня встретили сестра Татьяна и брат Михаил. Меня ожидал новый удар судьбы: я узнала, что моя мать умерла, не дожив до моего возвращения …
Сейчас моей землячке Анне Николаевне Цаповой 89 лет, но она до сих пор помнит события той страшной войны.