Наверное, это было у меня всегда. По крайней мере, я не помню, чтобы это было по-другому. Я пела тогда, когда испытывала какие-то сильные чувства. Пела от радости, когда шла домой после школы с пятеркой в дневнике, а мне на плечи, как легкие и невесомые птицы, ложились желтые, терпко пахнущие осенние листья. Пела, когда грустила, переживая первые неудачи и обиды в общении с друзьями.
Петь, чтобы радоваться. Писать стихи, чтобы выжить
Наверное, это было у меня всегда. По крайней мере, я не помню, чтобы это было по-другому. Я пела тогда, когда испытывала какие-то сильные чувства. Пела от радости, когда шла домой после школы с пятеркой в дневнике, а мне на плечи, как легкие и невесомые птицы, ложились желтые, терпко пахнущие осенние листья. Пела, когда грустила, переживая первые неудачи и обиды в общении с друзьями. Это были разные песни – радостные, тоскливые, полные надежды… Но не петь я не могла. Осознав это, я задумалась о волшебной силе искусства.
Почему древний человек, еще не освоив речь, уже рисовал мамонта, которого даже не мог назвать, на сводах своей пещеры? Я долго ломала голову над этой загадкой. А потом поняла – для наших предков выражение своих чувств, эмоций, фантазий – всего неясного, что копилось в этих темных неразумных душах – было также важно, как поесть, попить и укрыться от дождя и ветра в теплой пещере. Искусство, красота – это базовая потребность человека. Нет, это нечто большее. Это то, что делает нас людьми. Или позволяет нам ими остаться.
Книга Кристины Живульской «Я пережила Освенцим» вряд ли знакома широкому кругу читателей. По крайней мере, она совершенно точно не стоит на книжных полках большинства моих друзей. Скан-копии этой книги на одном из литературных порталов мне посоветовал прочесть мой преподаватель, когда мы в очередной раз разговорились на тему свободы самовыражения.
Кристина Живульская – это литературный псевдоним. Ее настоящее имя Зофья Ландау. Она польская еврейка, и война с фашизмом застала ее в оккупированной Польше. В годы войны девушка вступила в отряд сопротивления, чтобы помогать таким как она – преследуемым евреям избежать печей Освенцима. Но в печь едва не угодила она сама, когда ее с фальшивыми документами на имя Зофьи Вишневской взяли и отправили в лагерь смерти. Освенцим.
Освенцим!.. Когда я смотрела фотографии в интернете, а сейчас в этом лагере открыт музей, у меня перехватывало горло. Кристина Живульская, как и ее подруги по подпольной деятельности, как огня боятся этого слова, олицетворявшего только одно – смерть. Пророческими оказываются слова ауфзеерки, которая встречает «новобранок», выдает им вшивые халаты и бреетналысо: «Все равно подохните. Здесь умирают от смерти. Не понимаешь, как это?.. Так поймешь, когда сдохнешь». Ни одна из подруг, из цугангов, одним эшелоном прибывшая с Кристиной, не пережила зиму. Все они умирают на ее руках, на ее глазах, тела этих дорогих людей гниют у входа в тифозный барак, где больше четырех месяцев умирает сама Кристина.
В какой-то момент девушка чувствует, что теряет человеческий облик. Не имея возможности помыться, почистить зубы, согреться, выспаться, поесть, сложно долго оставаться человеком. Долгие изнуряющие апели под холодным небом, набитые до отказа бараки с тесными деревянными нарами, суп из перемороженой брюквы и 50 граммов хлеба в день. А еще изнуряющая работа – не ради пользы, а ради того, чтобы эти пленники быстрее «подохли». Смерть становится обычным явлением. Вот полторы сотни человек «неликвида» - слишком худых, старых, измученных евреек и их детей идут в газовую камеру умирать. Это называется «селекцией», выведением породы. Вот еще одна не может подняться с нар. Как пережить все это и «не сдохнуть»?.. «Хотя лучше сдохнуть, чем так жить», - иногда размышляет Кристина. Именно в этот момент она начает писать стихи.
Проверка, все должны явиться,
в погоду и в ненастье,
и можно прочитать на лицах
тревогу, боль, несчастье.
Эсэсовки, как на картине,
порхают перед нами.
Стоим столбами соляными,
предметами, номерами…
Потом с презрительной гримасой,
построив нас по росту,
считают люди высшей расы
весь этот скот в полоску.
Тогда все кажется потерянным. Смысла жить не нет, но Кристина чувствует озлобление ко всем, кто истязал ее и таких, как она, бесправных заключенных. В этот момент жгучая ненависть и жажда мести пересиливает страх, усталость, боль. Кристина часто представляеткак пытает коменданта и всех этих эсэсовцев:
За — столько горя, вздохов, слез
палач пусть сдохнет, точно пес!
Чтоб радостно вздохнул весь свет,
сотрем нацизма всякий след!
И лишь тогда, остыв от гнева,
споем свободно: левой, левой.
Она чувствует, как теряет человеческий облик. И снова стихи помогают ей выжить и остаться человеком. Помогают не только ей: «Подруги подхватили эти странные стихи. Они заучивали их на память, декламировали на нарах и в уборной».
Удивительно, что среди оберок – надзирательниц из числа заключенных – нашлись те, кто рискнули собственным благополучием и помогли Кристине найти работу под крышей, где работать было легче, чем в поле. И все это – благодаря звонки и пронзительным стихам. Каждая сточка – скрытая энергия, готовность защищать себя и свои идеалы, свою жизнь, право на существование. Но переход на более легкий труд не помогает. Девушка заболевает тифом и попадает в ревир, а откуда мало кто выходил живым. Один из тысячи.
На грязной наре рядом
близкий друг умирает,
глядит невидящим взглядом.
(Смерть жертву выбирает.)
Кричит, что жить еще хочет,
что дома ждут ее дети,
но обжигает ей очи
дыханье близкой смерти.
НоКристина выжила. Проболев долгую зиму, встретив Рождество на нарах, осенью она встает она на ноги: «скелет-скелетом. На голове чирьи». Теперь она на особом положении – работа в канцелярии, доступ к одежде и продуктам, это приз для редких выживших, таковы правила. Но такие перемены ее не радуют. Заключенную переводят в местечко Бжезинки, где лагерь Биркенау: «Там крематории. Там будем вблизи видеть людей, идущих на смерть. Мы старались не думать об этом. Эта работа была ведь «выигрышем» в лотерее, в которой выигрывает жизнь одна из тысячи. Мне нельзя задумываться». Это оказалось самым страшным. Люди тысячами, десятками, сотнями тысяч идут в газовые камеры, а ты ничем не можешь помочь, даже крикнуть не можешь, иначе пополнишь их ряды. И все это не на фоне грязных бараков, это хотя бы логично, а на фоне идиллического пейзажа:
Лесок небольшой, настоящий,
березы, ели, осинки,
и называется место
очень красиво — Бжезинки.
Ландыши на полянах
цвели здесь в былые годы,
теперь для красы пейзажа
поставлены дымоходы.
Здесь выжить гораздо тяжелее. Там, среди умирающих подруг гораздо проще, даже несмотря на чесотку, вшей, вечный голод, холод и колодки на ногах. Кристина привыкла к смертям, к тяжелой работе, к необходимости выживать, спать на деревянных нарах, мерзнуть, стоять под дождями на апелях часами, привыкла к оскорблениям. Но теперь мимо нее мужчины, женщины, дети – дети! – нескончаемыми отрядами идут в печи. Как возможно здесь сохранять здравый рассудок?!..
«Этой ночью крематории работают с небывалым напряжением. Все четыре печи извергают пламя. Искры, сажа выедают глаза.Сквозь маскировку второго крематория можно различить в блесках огня тени мужчин с вилами в руках. Они переворачивают трупы, складывают на колосниковые решетки, подливают специальную жидкость, чтобы лучше горели. У меня стучит в висках, от страха шевелятся волосы на голове. Мне чудится, что земля вот-вот разверзнется и поглотит нас, должно же произойти что-то, не может вечно длиться этот ад. Пройти через это, видеть все это и жить дальше? Разговаривать, улыбаться?.. Нет, это не поддается пониманию».
Особенно невыносимо понимать, что ты пособница фашистов, скрывающая следы их преступлений, подделывая документы. Кристина и ее подруги, такие же зэка, помогают, чем могут этим несчастным смертникам. А сами тихо сходят с ума. Здесь они видят воочию этих фанатиков, жестоких садистов Третьего Рейха а другие добровольно здесь просто не могли бы работать: «Светловолосая девочка нагнулась, чтобы сорвать цветок у дороги. Наш шеф возмутился. Как можно портить цветы, как можно топтать траву? Его воспитание не позволяет спокойно смотреть на это. Он подбежал к ребенку, которому было не больше четырех лет, и пнул его ногой. Малютка упала и села, изумленная, на траву. Она не плакала. Не выпуская из ручонок сорванный от цветка стебель, она глядела широко открытыми, удивленными глазами на эсэсовца».
Они ждут победы и освобождения, живут этим. Кристина пишет стихи:
Сгинь, Освенцим, место мрака,
Биркенау страшный, прочь,
Пусть в пустых твоих бараках
Воет ветер день и ночь…
Она пережила Освенцим. Во время переброса в Дахау девушка чудом бежала, потому что знала – изнурительного многодневного перехода ей не пережить. Ей удалось, она выжила. Но самое главное, что она смогла сохранить свой разум и свою душу, способную даже через годы испытывать боль и сострадание ко всем, кто не смог пережить Освенцим. Она выжила благодаря стихам, творчеству, жажде красоты. Всю свою боль, страдания, ненависть, горечь, надежду Кристина выплескивала в стихи. Они помогли и другим людям: ее стихи переписывали, тайно хранили, шептали в бреду. На мой взгляд, это та самая сила искусства, дающая нам надежду, что этот мир еще имеет шанс спастись.
Пленники Освенцима-Биркенау тысячи дней и ночей ждали, что над лагерем пролетит хоть один дружеский самолет и сбросит на них бомбу, которая убьет хотя бы одного немца даже ценой тысячи жизней. Но не дождались. У меня нет крыльев, чтобы дать надежду, но есть голос. И в День Победы в этом году я буду петь. Петь для них, тех, кто сгорел в печах и умер в тифозных бараках, для тех, кто выжил, но никогда не смог забыть. И мы будем помнить. Потому что это не должно повториться.
Анастасия ЛЕЙРИХ, 7 "б"
