Мне не хочется здесь писать о том, что Пушкин (тот, который «наше всё») –гений. Мне не хочется сочинять нарочито пафосные оды «величеству» русской литературы. Мне, в конце концов, не хочется слепо обожествлять тех, на кого и так с детства приучают смотреть снизу-вверх и благоговеть.
Мне не хочется здесь писать о том, что Пушкин (тот, который «наше всё») –гений. Мне не хочется сочинять нарочито пафосные оды «величеству» русской литературы. Мне, в конце концов, не хочется слепо обожествлять тех, на кого и так с детства приучают смотреть снизу-вверх и благоговеть.
Мне самой долгое время все те люди, которые носят гордое звание «классиков», представлялись не больше, чем просто списком имён, которые все знают и которыми обязаны восхищаться пресвященные члены общества. Этакий кодификатор, по прочтении которого на лбу ставят штамб «образованного человека». Всякие Пушкины да Гоголи и моя жизнь составляли две параллельные прямые, которые пересекались разве что когда надо было выучить стихотворение по литературе, дабы не получить «двойку». Но геометрия жизни всё же несколько отличается от той, которую мы все учим в школе. В жизни случается и такое, что параллельные прямые могут как минимум пересекаться, а как максимум – рисовать картину мировосприятия, что и произошло в моём случае.
С течением времени я поняла, что со мной происходит чтото не то. Писатели вдруг стали для меня чем-то большим, чем просто портреты серьёзных людей, загадочно смотрящих вдаль в учебнике литературы. Лица, заключённые в рамки самой обычной книги, вдруг стали выражать живые человеческие эмоции. Кто-то из великих улыбался, кто-то дружелюбно подмигивал, а чей-то звонкий смех доносился до меня сквозь время. Казалось, будто бы слой краски, разделявший нас, потрескался, и сквозь кракелюр я увидела обычных людей, немногим отличающихся от тех, с которыми я имею дело в XXI веке: одни меня восхищают своими мыслями и поступками, а другие – вызывают недопонимание, да так, что хочется скорее покрутить пальцем у виска. Но в любом случае они – люди. Они живые. И даже со своими, как говорится, тараканами в голове. После этого судьбы, биографии и, конечно же, произведения многих русских писателей стали для меня не то чтобы источником вдохновения – в них я начала видеть своё отражение, своё alter ego. Гоголь, например, предстал передо мной причудливым меланхоликом, который любил не только лирические отступления, но и вкусную еду, а его бессмертные сюжеты я начала видеть и в жизни. Ахматова одним своим образом, нашедшим отражение в её лирике, ободряла в трудные минуты. Её судьба, на которую свалились несколько войн, тридцатые годы, расстрел мужа и арест сына, и то, с какой стойкостью Анна Андреевна все это перенесла, не могут не вдохновлять. И Пушкин стал для меня чем-то более важным, чем «светило русской литературы». Он стал фонарём на тёмном перекрёстке трудных жизненных вопросов.
В таких случаях обычно говорят: «Книга – твой друг и учитель». Выражение донельзя банальное. Не люблю я такие. Поэтому дополню: «Книга – твой друг, учитель, одноклассник, заклятый враг, дальний родственник, коллега, давний знакомый, случайный прохожий с хмурым лицом». Книга – то же самое, что и человек, который, правда, физически может быть отдалён от тебя несколькими десятками, а то и сотнями лет, что и произошло с Ахматовой, Гоголем, Пушкиным и многими другими русскими (и не только) писателями.
Итак, Пушкин – не гений. Все остальные – тоже. Они простонапросто люди. Люди, которые смогли изобразить человеческую жизнь в строках. Именно поэтому многие произведения русских писателей живут не только в рамках школьной программы. Именно поэтому их хочется читать и перечитывать. С ними хочется жить. И пока их не похоронили в качестве музейных экспонатов, они будут сливаться с гулом городских улиц и вторить лесной тишине, бегать с детьми по шумному двору и перешёптываться с двоечниками на задней парте во время контрольной, и, конечно же, называться настоящими Писателями, грея сердца миллионов людей.